Мои стихи

[Олеся 25]

Красненко Олеся

 

*

Разгореченность, опрометчивость, вспоротость,

Ножевых, огнестрельных, касательных.

Вот, что значит напролом, в молодость,

От нехватки наклонений сослагательных.

Вкус инжира сладко-приторный сахаром

Нарисует мне улыбку, ту -  первую,

И на коже солнце выстелет бархатом

Лишь одну тропу, единственно-верную.

                                        Евпатория, 2015 г.

 

*

Наше утро мятное, мятое, такое счастливое,

Настоящее - оно все же внутри, молчаливое,

Только солнцем по запястью, волосам на рубашке,

Лишь для нас двоих Стелла Даффи свои сочиняла сказки.

 

*

В эту ночь мне думалось ни о тебе, ни о себе, о смерти, мире тонком,

О смысле, серебряном крыле, моем ремесле, о девочке пред иконкой,

О том, как смело рвалось в груди, как пелось, шагалось, неслось,

О том, как жизнь разбрасывает вросшее, целое, вкривь и вкось,

О глазах, что познали суть, суд, вечный вопрос, богов допрос,

Как горько на вкус горе, сколько кому и за что пережить довелось,

О бабушках, как мало говорила с ними, тайн не расспросила, не успела,

Не от них ли в глазах у меня стихи, а в церкви от свечек тело немело...

Звуки потоками, голоса между строками, это во мне чертово, богово?!

Долго ли ждать мне главного, запредельного, суда небесного, строгого?

Я и там отпою за всех, защищу, оправдаю, заповедую, затоскую,

И за ближнего, пусть даже предавшего, вину возьму вновь людскую.

Такие ночи, они как демоны, страшные, но правдой бьющие в сердце,

Как капельница, после которой мелкий пот лишь на полотенце...

                                                                                           Сентябрь, 2015.

 

*

Я людей отпускаю, сдирая слоями с кожи,

В этом искусстве утопическом мне нет равных, Боже.

Я болею ими, чувствуя нити-артерии между нами,

Эффект Сильвии Плат подкреплен моими стихами.

И мы, конечно, шире своей собственной биографии,

Даже строчек, что напишут в любой эпитафии.

Я, например, люблю осень глазами аквамарина,

Знаю наизусть, практически, все стихи Цветаевой Марины,

С рассветом вдыхаю запах морского побережья,

Какой бы город ни был за окном, какая б ни была одежда.

В моем мире пахнет олеандром белым и молоком,

И каждый живущий обязан ходить по нему босиком.

А у сына моего уголки губ улыбаются запятыми,

И все описания его улыбки кажутся мне слишком простыми,

Ведь в любом важно видеть наполненность между строчек,

А не просто банальных чьих-то сынков и дочек.

Так и живу, сдирая людей, как корочки от застывшей крови.

И я счастлива, что этой не чужда душевной боли.

 

[Ludmila Emelina 251]

   

[Олеся 25]

Если бы история каждого, его шрамы на сердце прорастали в виде татуировок,

Словно раздвигая, выставляя, все, что находится внутри человеческих створок,

Мы бы ходили все разрисованные, кровоточащие от боли, переживаний и соли,

И люди вокруг надписи на нас читали, все охали, оценивали, кому и какие достались доли.

А я всегда боялась сломанных вещей, битого стекла, заброшенных зданий,

Чтобы меня не заслуженно ругали, а тем страшнее, если бы восхваляли,

Я девочка, что строчит стихи, сидя в конце класса, на задней парте,

Ее мир волшебный, загадочный, а сердце на низком старте.

Сегодня здесь, в родном городе, завтра на улицах Вены,

Сердце требует красоты, душа и тело - вечные перемены.

Окунуться в потоки другого счета, монет, марок и веры,

Чтобы времени переводить неподатливые, затейливы стрелы.

Не променяю все на покой и цветки герани на подоконнике,

Лучше буду с рассветом в кафе старинном разгадывать сонники.

Летучими бывают не только мыши, но и некоторые души,

Я к ним причастна, умею животных, цветы и ветры слушать.

Мне этот простор мировой, временной пить да не напиться,

И тремя перстами пред каждым храмом креститься, светиться.

[Олеся 25]

*

Я стала похожа на этих длинноволосых девочек, 

Что томно вздыхают, говорят мало, любят Басе,

Никогда и нигде не размениваются мелочью,

У которых в глазах, помимо зрачков, есть что-то еще.

Я себя долго воспитывала, очищала от наносного,

Укрепляла фасад, на замки закрывала двери,

Чтобы больше наружу ничего живого,

Чтобы больше голоса вовне ничего не пели

[Олеся 25]

Цветаевское

Мешается сном и явью,

Словами наполнив кровь,

Я славлю тебя стихами,

От «вечного» слыша зов.

Из Молды что перелина

На плечи низверг Серафим,

Браслет на руке Марины

На путь меня покрестил.

[Олеся 25]

*

 

Все любимые люди живут у моря,

Ловят воздух, спеша на пробежку с утра,

Эй, любимые, мне бы к вам, да на волю,

Но работа, учеба, простуда, дела.

Вы пришлите мне фото, где море печально,

В корке льда, в бликах солнца на гладкой воде,

Я дорогу к вам знаю уже досконально,

Оттиск ваш навсегда сохранился в судьбе.

Вам, любимые, море несет вдохновенье

Крики чаек заменит будильник с утра,

У меня здесь заботы, и сон в воскресенье,

У меня устоявшихся дел кутерьма.

Но я вам обещаю, приеду к вам летом,

В платье тонком и белом - коленки торчат,

Я напьюсь тишины, налюбуюсь рассветом,

И пойму, человек лишь любовью богат.

Вы меня зазывайте, воруйте у быта,

Будьте смелыми, словно живете лишь раз

Я ведь людям, что с моря, всегда приоткрыта,

Море мне одолжили даже цветом для глаз.

[Олеся 25]

Сыну

Не беги время, остановись, замедлись,

Друг другом не надышались, еще не въелись.

А ты растешь, взрослеешь, умнеешь,

Мои мечты, слова, теплоту по земле развеешь.

Не исчезай за морями, далями, океанами,

Есть на земле любовь – что зовется мамами.

Не накачалась тебя, не нанюхалась, не насмеялась,

А ты уже без меня идешь, удивляюсь.

Но храню первый отрезанный волос,

Засыпаю, слушая твой детский голос,

Мне бы Нюктой любые выигрывать схватки,

Охранять каждый твой шаг, зная, что все в порядке.

Ты войдешь в жизнь, мир возьмешь на ладони,

И узнаешь цену и счастью, и горю.

За тобой, как Данте, в любую спущусь преисподнюю,

Друг друга порами чувствуем, парой господней.

[Олеся 25]

*

 

Если б кто-то понял душу, а не тело,
Чтоб до самых тонких аур, то и дело,
Чтобы бросил мне к ногам весь фимиам,
Шестикрылым на плечо все прилетал.
Только люди все о теле, что душе?
Люди, вы же просто из папье-маше.
 

[Олеся 25]

*

Я хочу быть такой нелогичною,

Пренебречь по утрам субботами,

Чтобы в творческой безграничности,

Просыпаться кофейными нотами,

Ела б только весь день макаруны* я,

И «Вдовою Клико» запивала бы,

Голубую коробку от Тиффани,

Я по праздникам открывала бы.

Завела бы кота ленивого,

Или может собачку модную,

И боялась дождя брезгливо бы,

В нем изыскано не намокнуть мне.

Туфель надо мне несколько сотен,

Пряжек, сумочек и пальто,

Репродукции всех полотен

Меховое на плечи манто.

И Montmartre в прозрачном флаконе,

Платья, замшу, шифон и парчу,

Что еще у нас нынче модно?

Я про ум в этом списке молчу!

[Олеся 25]

*

 

Он говорит – странен пигмент твоих глаз,

Разве в XV не всех сожгли тогда Вас?

Я отвечаю – ересь все и клевета,

Я пред иконами больше, чем ты чиста.

Он продолжает – женщин принижен строй,

«Свет» – род мужской, «тьма» – же «твоя», изволь.

Я умолкаю, толку вести сей спор,

Но инквизицию чувствую до сих пор.

Сколько б ни кануло лет, войн и новостей.

Но ребра Адама волнуют Земли людей.

 

*

 

 

Мне бы ноги

 

Русалками в Копенгагене,

Сидят девы современные

И молятся в стенах каменных,

Чтоб души им дали отменные.

Взамен рабий хвост светится

То стразами, то паетками,

И мир XXI вертится,

На них отражаясь метками.

А рынок пестрит всячески

Обилием всевозможного,

И души там ищут страдальчески,

Все ждут дамы невозможного.

И маются, девы, каются,

На всех не хватает минимума,

И ноги уже не кажутся

Особенностью индивидуума.

 

*

Вена

 

Мы сидим с тобой в кафе «Гавелка»

Капуцинер пьем горячий и сладкий,

И застыла на часах стрелка,

Подтверждая, что мой мир шаткий.

За окном скользят дождя слезы,

Одевая Вену в разные краски,

А на столике у нас розы,

А на ум приходят разные сказки.

Я смотрю, как любишь ты город,

Парк Ратхаус для тебя Мекка,

И теперь он даже мне дорог,

В нем люблю я одного человека.

Самолет мой рассечет небо,

Унесет меня в знакомые дали,

Но не хватит одного века,

Чтоб прибиться мне к твоей стае.

Ты пришлешь мне из Демеля фиалку,

Через сахар я почувствую запах,

Сохраню твою австрийскую марку.

Как бы жизнь нам изменить махом?!

*

*

Необоснованностью. Неисправленность и неслаженность наших судеб,

Нас с тобой кто-нибудь, когда-нибудь обязательно позабудет.

И шагая вымощенной улицей Na Prikope,

Я далеким, забывшим, исправленным,

Тут посвящаю строки.

                                           Июнь 2015, Прага.

[Олеся 25]

*

 

Запах корицы, мебель плетенная,

Я там жила, удивительная, влюбленная,

Я там гуляла, выхаживала все улицами,

Там на мосту, на Старом,  кто-нибудь, да целуется.

Город контрастов, город живых новостей,

Ты меня жди, как дорогих гостей.

Ты как волшебник, что из страны Оз,

Город мостов, огоньков, город девичьих грез.

                                           Люксембург, 2013г.

[Олеся 25]

Моя Индия

 

Девочки с цветастыми глазами,

Пыльные дороги, подсвеченные небесами,

Все мне снились, ласкались, назад зазывали,

В реке Инд ни один раз купали.

И я разгадаю на санскрите свой пароль судеб,

Накоплю рупий для раскраски моих серых будней.

Надышусь воздухом пещер Аджанты* и Эллоры*,

Эхом услышу, как шепчутся Гималайские горы,

И в запахе аниса, сандала и кардомона,

Увижу стены храма самого Банголора*.

По улицам в сари всех цветов и фасонов,

Лишь океану свои отбиваю поклоны.

Небо Индии -  цвета глаз моей хаски,

«Satyameva Jayate» *, - помню девиз твоей сказки.

[Олеся 25]

*

 

Мне б запомнить тебя сильным,

С гордым прищуром, с ранней проседью,

Мог бы стать для меня тыльным,

Навсегда приковать росписью.

Мне б твою фотографию памятью

Заковать в медальон с цепочкой,

И стоять непокрытой папертью,

Перевязанной белой ленточкой.

Мне так много сейчас хочется,

Задыхаясь ночным маревом,

Просто новое в душу просится,

Отпуская все прошлое заревом. 
*

 

 

*

И больше ни звонков, ни мыслей

У меня, как у кошки, с десяток жизней,

И в какой-то девятой из этих историй,

Перестроим под дом наш c тобой крематорий.

Лето, 2015

 

*

Я за него красное перед Богом словцо,

О том, что невинен, ну просто не подвезло.
А Бог на меня с прищуром, точнее, чем скан-экран,
В глазах моих видит шрамы от старых сердечных ран.
А я продолжаю, ну право, старался он, но тысячу разных но,
Во все виновата я, она, город и чертово что-то еще.
А Бог все молчит и меряет шагом гладь,
А я все стою, на пальцы накручиваю тихо прядь.
И смолкла... Словами тут не помочь,
Ты просто сотри меня, Бог, обнули, обесточь...
 

Изменено 13 ноября 2015 пользователем Олеся

[Олеся 25]

*

 

На моей плащанице – стихи,

Кровью, мелом, обрывками фраз

И не помню я каждой строки,

Зато помню я цвет твоих глаз

Песней песнь Соломона течет,

Собирая гербарий сердец

И все меньше и меньше в зачет,

И все больше на пальцах колец.

Я привет передам через наст
Пустотелых твоих городов,

И не будет уже больше нас,

Затонувших в строке моих слов.

[Олеся 25]

*

Тем, кто не верит, не верует

Вряд ли найдется рука,

Я ведь размыла тлелые*,

Пройденные берега.

Вижу тебя так близко,

В каждой минуте сна,

Телесный ты или фрисби,

Ночь с тобой не страшна.

Я до сих пор не забыла

Шепот ночных голосов,

Я лишь тебя любила.

И ныне, и присно, и во веки веков.

[Олеся 25]

*

 

 

Время – оно на всем ставит метки,

В виде родинок, волоса седой расцветки,

В виде писем на выцветшей бумаге,

Расстояний, измеренных шагами,

В виде дат, что помнишь все острее,

Хоть круг причастных к ним все редеет,

В виде слез от первых желтых листьев,

В смирении, что Бог наверху все слышит.

[Олеся 25]

Только с тобою рядом время было не в будущем и не в прошлом,

Время ощущалось, осязалось, в ладони ласкалось кошкой,

Словно выжженная между рёбер звезда самого Давида,

В твоём поле зрения я всегда хрупкая, девочка дарвинского вида.

И я не про мужское и женское, что рассыпается бытностью, 

Я про иную любовь - к ребёнку, что истинна своей самобытностью.

Про то, как внутри нежность растекается, воздух чувствуешь порами,

Когда твой ребёнок тебе улыбается и пальцами путает волосы.

Есть в этом что-то настоящее, фрагментарное и неподдельное,

Что Богом выделено с грифом "счастливое, запредельное".

И я так хочу сжать эти минуты, насытиться, налюбоваться,

Гербарием в Книгу жизни вложить, чтобы в старости восторгаться.

Я думала, крылья обрежу, родив для Бога таких вот наследников, 

Но личным подтверждаю: " Из бархата не шьют кухонных передников".*

Твоё рождение стало взлетной полосой, курсом на счастье,

И я сущностью тебе обязана, веной, бьющейся на запястье.

***

* Из письма Ремарка к Дитрих: "А теперь салют! Живи! Не растрачивай себя! Не давай обрезать крылья! Домохозяек и без тебя миллионы. Из бархата не шьют кухонных передников. Ветер не запрешь. А если попытаться, получится спертый воздух. Не волочи ноги! Танцуй! Смейся! Салют, салют!"

[Олеся 25]

Это такое неприглядное, обнаженное настоящее,

Морозное, как первый снег, под ногами хрустящее,

Пробует меня на вкус, перекатывает, приглядывается,

Говорит - если ушла, надо бы по-настоящему, не оглядываться.

И удивляется, изумляется мне, поражается,

Рапиру вручает свою, смотрит и улыбается,

Приму ли вызов - убивать острием, а не лезвием?

Или уйду в забытье любоваться Орионом созвездием?

Я люблю достойных противников, что дают расти и множится, 

Но не тех, под которыми все моральные принципы крошатся!

Салютую тем, кто меня каждый день на бой вызывает, 

Но моя религия опускаться до мелочности запрещает.

Самое важное расти внутри себя, очищаться от наносного,

Но не понять это тем, кто из теста замешан земного.

Вечнозеленым жасмином на пути вашем буду,

А любой серый образ в общую массу лишь куклой Вуду!

[Олеся 25]

Самое страшное - в конце жизни понять, уяснить, узнать,

Что не с той делилась судьба, рука и кровать,

Что так и ни приросло, ни прикипело, ни вжилось, 

Что нутро твое так никто и не понял, без высокого обошлось.

И сидит рядом, кто за тебя, и в огонь, и в избу, и в воду,

Но тысячу снов о другой, в память о ней как по броду,

А мир твой обесточен, обездвижен, обессилен,

И нет больше смысла приложения всех усилий.

И вспоминается девочка из далекого прошлого, не обжитого,

Что болит еще, но слаще любого яблочка наливного,

Как смеялись с ней, влюблялись, ямочками улыбались, 

На балконах, в кино, в снег и в дождь целовались.

И не виделось с ней будущего, домов, счетов совместных,

Только, чем дальше, тем чаще образ ее повсеместный.

И ведь казалось все впереди, срастется, заштопается, успеется,

Рядом с нею другое будет плечо, на него и надобно понадеется.

И вот промелькнули дни, события, календари и даты,

Венчания, крещения, рождения, дома и пришла расплата,

И ты сидишь в пустом Мире, и свербит в сердце что-то,

Ведь только с той далекой и юной виделось рядом солнце.

И что заставило думать иначе? Расставаться, убегать, забываться? 

Другими залечивать, клясться, правильностью своей упиваться? 

А правильно было без остатка, до дна в тех днях растворяться, 

Идти с ней по жизни, никого не слушать и ничего не бояться! 

И если жизнь приобретает иной смысл, когда не дышишь, 

Я все исправлю, опять попрошусь назад. Бог, прием, ты меня слышишь? 

[Олеся 25]

+

Море мое, не плачь,
Множа пучины тишь,
Мой убежал палач
Так, что не возвратишь.
Там, на краю небес,
Жизненного теплопровода
Полным полно чудес
Для девочки из межгорода...

 

++

 

Переливая из ладони в ладонь, сквозь пальцы несколько слов,
На бумаге, как от огня из молока, проступают фразы стихов.
Рассекреченным кодом Да Винчи, манускриптом Войнича, 
Отголосками, эхом сидит триединство, острие, вой меча.
Всё же, тяжела или легка оказалась Ники дорога до крематория*?
И какова собственная судьба, на ладони - извилистая траектория?
Я такими вопросами вот уж век задаюсь, исследую, трактую,
И в стихах своих хрупких собственную религию практикую.
Всем безумным таким неба мало, простора космического,
Запах, звук несут пласты неразгаданного, магнетического.
И я пью, вдыхаю ароматы, даты и собственные события,
Ведь такие, как я, не по законам живут, по наитию.

 

*****
* ссылка на стихи Ники Турбиной:
"Асфальт ночью горячий.
Пятки уже прирастают
к земле.
Это такая тяжелая
Дорога
до крематория".

Изменено 13 ноября 2015 пользователем Олеся

[Олеся 25]

Меня просто нет на планете, так фантомы, атомы, да частицы,

Как меня разрывало от тоски по тебе, да так, что в пору идти и перекреститься,

Звериным отдавало воем, ломало, выворачивало наружу,

А я вовне ничего живого, я лишь шагала, да верила, что все это сдюжу.

И вот оказалось, что все аскезы, исповеди и причастия - 

Всего лишь хлам, ненадобность, бессмысленные страдания.

И пустота непроглядная, изнуряющая, страшная

Заняла все сущее, живое и вроде бы настоящее.

Я, конечно, и это выдержу, у меня 10-бальная шкала однобокая,

Сколько бы боли не было, останусь девочка - светлоокая.

Но не желаю тебе счастья, ни фибрами, ни артериями,

Как бы там в жизни не было, но ад вымощен благими намерениями.

[Олеся 25]

Мощнее женской силы нету в Мире,

Мы были, есть и будем на земле,

Ниспосланные Богом херувимы,

От дочки к дочке, от руки к руке!

[Олеся 25]

***

Играли с тобой в прятки и поддавки

В пропасть толкали, разбрасывая лепестки,

Хокку писали шрамами на сердцах

И исчезали греться в чужих руках.

Только все тянет в прошлый водоворот,

В подземное зазеркалье, в урочище талых вод.

Листьями осени твой устилаю путь,

Ну, неужели, мою ты познаешь суть?

Тщетно все, словно дыра в садке,

Но на удачу пальцы скрещу на руке.

[Олеся 25]

*

Это тихое, ватно-белое, замолкаемое и мое,

Неподступное, оголтелое, распрекрасное бытие,

Я его на кусочки резала и крошила с утра голубям,

Потому что уже не верилось этим кипельным простыням.

Я в ладонях ища истину, заморожу, сотру печаль,

И рассыплется мелким бисером глаз бездонных моих хрусталь.  

                          01.12.2015г.

Изменено 2 декабря 2015 пользователем Олеся

[Олеся 25]

*

И если даже затих, устал, все равно - гори,

Спичкой, размытым лучом - глубоко внутри,

Как благодатный огонь с Иерусалимских земель,

Кутай меня зонтом и разбуди в апрель,

Чтобы проснулась и отошла зима,

Талой водой стекая в мои рукава.

Я отряхну их, руками сомкну хоровод, 

И кто-то с румянцем протянет: "Твой настаёт черёд" 

#стихи #олесякрасненко